Мелочи следствия (ДОКУМЕНТЫ)

16 апреля в суде над братьями Махмудовыми ждали важного свидетеля. На самом деле, от показаний начальника оперативного отдела колонии ИК-56 Виталия Колесникова никто ничего не ждал. Даже журналисты. И зря.

Не ждали

Этот свидетель должен был подтвердить или опровергнуть многочисленные заявления осужденных Алексея Пулялина и Антона Коростелева о фактах избиений, давления и других мелких шалостях следствия по делу о заказчиках поджога магазина «Пассаж». По версии осужденных, выставленных в этом суде в качестве потерпевших, все это происходило в колонии для пожизненно осужденных «Черный беркут» – той самой ИК-56. Факты проверялись в рамках отдельного уголовного дела № 423, об истребовании которых сторона защиты многократно и безуспешно ходатайствовала перед судом. Там протоколы, бумаги, видеозаписи… Истребовать удалось лишь живого свидетеля.

Вот фрагмент допроса Алексея Пулялина в суде от 3 апреля:

– Вы можете сообщить нам о характере телесных повреждений, которые у вас тогда (в январе-феврале 2010 года) были?

– Я скажу так: даже еще в апреле у меня были телесные повреждения. Вы представляете, как надо человека бить, чтобы через два месяца после этого у него еще были телесные повреждения? Если бы я перед камерой разделся, то никто со стороны не увидел бы, что я разделся, такое у меня было тело.

– Сообщите, пожалуйста, суду фамилии конкретных лиц, которые непосредственно вас избивали.
– Колесников, оперативный работник ИК-56, Савченко, младший инспектор, который почти все этапы встречал, Базеньков, который работал в режимотделе, Баев, его начальник по режиму, Белявский. Этот вообще отношение к пожизненно осужденным не имел, он числился за другим отрядом, но на утреннюю проверку бежал впереди всех, брал палку и бил осужденных пожизненно… Потом такой Федорович, как его называли, не знаю его фамилии, сейчас он ушел на пенсию. Помимо этого — Мансуров (Олег Мансуров, на тот момент высокопоставленный сотрудник МВД РФ по Коми, полковник милиции), 3 февраля он лично наносил мне удары. Такой человек, в таком звании…

– Еще кто-то?

– Эти люди, которых я назвал, непосредственно причастны к даче мной ложных показаний. А так, все сотрудники, все, кто там работал — они все избивали. Это было ежедневно. Понимаете, в тот период времени я не мог поднять голову, не мог посмотреть в их лица. Мне нельзя было поднимать голову выше их колен.

 – А избивали вас чем? Руками, предметами?

– Есть такое устройство — деревянный молоток, предназначенный для простукивания камер. Именно этими киянками они и били. Любимое средство было. И еще доска…

Ну и кто в здравом уме может предположить, что найдется хоть один сотрудник колонии, который хотя бы частично подтвердит вот такие показания свидетеля? Раньше небо упадет на землю.

Сдай Мансурова

Накануне мне по телефончику шепнули, что в зале суда заложена «бомба». Видимо, не только мне, поскольку прессы было больше обычного раза в три. «Бомбой» оказался сухощавый мужчина с обветренным лицом охотника – тот самый начальник оперчасти, в просторечии – «кум».

Допрос Виталия Сергеевича Колесникова начался с сенсационного заявления: матерого «опера» пытались запугать и почти купили. Из заявления и последующих уточнений нарисовалась следующая «картина маслом»:

1. 28 марта по телефонному вызову главного обвинителя Юрия Овчинникова «кум» на пару со своим бывшим подчиненным (тоже свидетелем по делу) купили билеты и отбыли в Сыктывкар. На подъезде к Кирову в тамбуре поезда у Виталия Колесникова состоялся неприятный разговор с двумя мужчинами крепкого телосложения и характерной внешности. Свидетелю предложили сказать на суде хотя бы часть правды: «сдать» только Мансурова в обмен на 5000 долларов США. В противном случае обещали подкинуть наркотики и осуществить насильственные действия по отношению к нему и близким родственникам. Разговор не получился. Озадаченные свидетели до суда не доехали и решили вернуться домой – на свою территорию.

2. 10 апреля начальника оперчасти вызвали в командировку в Екатеринбург. И там его вызвонил по телефону и пригласил поужинать, не кто-нибудь, а знаменитый на всю страну борец с милицейским беспределом, осужденный за разглашение государственной тайны и уже искупивший вину бывший майор Михаил Евсеев. За рюмкой чая он повторил предложение давешних братков, но без угроз и уже за 800 тысяч наших рублей. Судя по всему, наш герой уже вступил в игру: не отказался, но и не согласился сразу.

3. Но на суд ехать надо. 15 апреля уже в Сыктывкаре Евсеев «оборвал» Колесникову телефон (выражение самого свидетеля). В полпервого ночи бывший майор явился на съемную квартиру, где проживали два свидетеля, на пару с адвокатом Пулялина и Коростелева Виктором Козлитиным (Колесников твердо и несколько раз указал под присягой, что из окна своего первого этажа видел именно этого человека). Был в подпитии и не в духе: снова угрожал. Свидетели дверь ему не открыли.

4. Утром снова позвонил в хорошем настроении. Принес 100 тысяч рублей наличными и две банковские карточки по 200 тысяч. Даже не поленился сбегать и принести чеки, подтверждающие наличие средств на счетах. Пожали руки и разошлись.

По нашим сведениям, именно в это время Евсеева и подхватили под белы ручки. Корреспондентам сообщили о «бомбе», а свидетели пошли на суд с чувством выполненного долга. На суде Виталий Колесников сказал что-то об офицерах, которых не купить и не запугать (говорил он не очень разборчиво).

Ошарашенные адвокаты не сразу приступили к своим тонким вопросам. На признание никто и не рассчитывал, разумеется. Изначально свидетеля хотели ловить на «нестыковочках». На мой взгляд – поймали-таки.

Слово в слово

Опустим все вопросы о давлении и, уж тем более, о применении. Разумеется, ничего этого не было. Более того, господин Колесников со свойственной настоящему «куму» проницательностью заметил отличное настроение свидетелей, облегчающих душу чистосердечными признаниями. На уточняющий вопрос адвоката оперативник, разумеется, не стал раскрывать секретов такой своей тонкой душевной чувствительности.

Оставим в стороне и психологические этюды, объясняющие с точки зрения Виталия Колесникова странности поведения Пулялина и Коростелева. Мало ли почему они вдруг решили во всем признаться именно 1 февраля 2011 года (через месяц по прибытии в колонию – ред.)? Но, есть собственно признания от 1 февраля – бумаги, особенности которых никак не мог объяснить до этого следователь по делу Игорь Овсянников. Стенограмма:

Адвокат (А.) – Когда и как к вам поступили заявления Пулялина и Коростелева?

Колесников (К.) – В ходе обхода к старшему оперативному сотруднику Ивину Андрею Юрьевичу обратился Коростелев с заявлением. Ивин передал его мне. Я вызвал к себе Пулялина.

А. – А почему не вызвали Коростелева?

К. – Не посчитал нужным. Ведь Пулялин дает такие же показания.

А. – До этого с Коростелевым встречались?

К. – Да, два-три раза. Я провожу беседы с каждым вновь прибывшим осужденным.

А. – До 1 февраля обсуждали обстоятельства дела?

Далее следует обстоятельный ответ о вере в правосудие и суровых условиях содержания пожизненно осужденных, полностью соответствующих букве Закона. Его краткое содержание:

К. – Нет, не обсуждал.

А. – Это вы предложили Пулялину написать заявление?

К. – Да.

А. – Вы показывали ему заявление Коростелева?

К. – Нет.

На обозрение представляются оба заявления.

А. – Почему они совпадают слово в слово, вплоть до знаков препинания?

К. – Смотрел интернет. Могу предположить…

А. – Я просил ответить свидетеля о том, что знает достоверно. Почему?

К. – Значит, обсудили.

А. – Они в одной камере сидели?

К. – Нет.

А. – Как это может быть: слово в слово?

К. – У меня бы хватило ума слова расставить (улыбается). Они предварительно договорились.

А. – Вы диктовали?

К. – Нет.

А. – Оказывали физическое воздействие?

К. – Нет.

Далее вопросы задавал Пулялин, утверждавший, что свидетель лжет и что заявление написано им под диктовку. Несмотря на незаурядную душевную тонкость и оперативный опыт, господин Колесников, как ранее и господин Овсянников, других объяснений чудесному совпадению дать не смог. Ведь так тонко и самодеятельно «договориться» в суровых условиях ИК-56, о которых только что живописал «кум», реально невозможно.

Подобный «диктант» является грубейшим нарушением уголовно-процессуального кодекса. Не таким, как пытки, конечно. Но вполне достаточным для признания «сочинения» недопустимым доказательством.

Последний звонок

Я уже писал, что мне было передано письмо Пулялина, которое обещал обнародовать позднее. Теперь самые любопытные могут ознакомиться с оригиналом:

Если вкратце, то осужденный Пулялин рассказывает о том, как «кум» по просьбе следователя Овсянникова передал ему сотовый телефон для звонка в Ухту свидетелю по делу Булгакову. Со слов Пулялина, он должен был убедить этого свидетеля дать «нужные», то есть укладывающиеся в версию следствия, показания. Убедить, вроде, не удалось, но не в этом суть.

Поначалу господин Колесников вообще отказывался признать сам факт разговора. Но адвокаты и Пулялин представили протоколы допросов в суде следователя Овсянникова и другие бумаги. Начальник оперчасти нехотя признался, что такой звонок мог быть с разрешения начальника колонии. Но юридически подкованный осужденный (а теперь потерпевший) Пулялин тут же достал «бумагу», неопровержимо доказывающую, что такого разрешения не было.

После чего свидетель на пару с прокурором Овчинниковым дружно возмутились незначительностью эпизода, не имеющего прямого отношения к делу.

Так-то оно так… Только эта мелочь далеко выходит не только за рамки правил содержания пожизненно осужденных, но и требований уголовно-процессуального кодекса, не допускающего подобного общения свидетелей под непосредственным контролем следователей.

Не состоявшийся Чекалин

Самое время вспомнить о неудачной попытке подкупа свидетеля Колесникова, не признающего очевидное. Дело в том, что если бы подкуп свершился и начальник оперативной части дал нужные злоумышленникам показания хотя бы «по Мансурову», дело бы просто развалилось.

Все обвинение построено (пока) исключительно на показаниях Пулялина и Коростелева, данных в «Черном Беркуте». На суде они от них отказались в категоричной форме. Если будет установлен факт давления, то эти доказательства будут признаны недопустимыми (проще говоря – фальсификация). Присяжным эти протоколы и видеозаписи предъявлять нельзя. А больше и предъявить-то нечего!

Ничего не напоминает? Ровно так случилось на первом суде по делу о поджоге «Пассажа». Тогда экс-прокурор Чекалин сделал прямо в зале сенсационное заявление о фальсификациях в ходе следствия. Дело развалилось. Пулялина и Коростылева оправдали.

Потом был второй суд, признавший те же доказательства допустимыми. Потом был суд над самим Чекалиным, получившим в итоге реальный срок за дачу заведомо ложных показаний. И были те же неразрешимые «мелочи»… От которых муторно на душе.

Личное мнение в таком деле, может, и не вполне уместно. Я не знаю, какими мотивами руководствовался прокурор с блестящей перспективой Григорий Чекалин. Он утверждал и утверждает, что бросил вызов Системе (даже к Президенту в Интернете обращался) исключительно из идейных соображений. Кому верить? Ведь «железобетонных» доказательств в деле Пулялина-Коростелева нет. А нарушения в следствии – есть.

На этот раз из идейных соображений другой служитель Закона отказался от взятки. И снова нет (пока) прямых доказательств вины подсудимых. Зато, кроме «идеальных» заявлений, есть куча просто чудовищных нелогичностей. Например: как объяснить, что ужасные поджигатели через пару месяцев после злодеяния по тому же заказу грабят тот же «Сотовик» (их в Ухте несколько)? Такова версия и логика следствия. Это кем же надо быть? Попробуйте поставить себя на их место…

И Чекалин, и Колесников с разным апломбом и результатом говорили об офицерской чести. Но – мелочи… Такие мерзкие мелочи.